Булгаков Сергей Николаевич
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
БУЛГАКОВ, Сергей Николаевич, о. Сергий (1871-1944), философ, экономист, публицист, общественный деятель и богослов, оказавший влияние на творчество Булгакова, особенно в романе “Белая гвардия”. Б. родился 16/28 июля 1871 г. в г. Ливны Орловской губернии в семье священника. Учился в Орловской духовной семинарии до 1887 г., затем в Елецкой гимназии, а с 1890 г. – на юридическом факультете Московского университета, который окончил в 1894 г. и был оставлен для подготовки к профессорскому званию. В 1896 г. опубликовал первую книгу “О рынках при капиталистическом производстве”, написанную с марксистских позиций. В 1898 г. Б. женился на Елене Ивановне Токмаковой (1868-1945). В том же году получил двухлетнюю научную командировку в Берлин. В 1900 г. защитил опубликованную тогда же магистерскую диссертацию “Капитализм и земледелие”, где была показана ограниченная применимость марксистской теории для русского сельского хозяйства. Это вызвало неудовольствие членов ученого совета, придерживавшихся ортодоксально-марксистских позиций, и в Москве для Б. не нашлось профессуры. В 1901 г. был избран экстраординарным профессором Киевского политехнического института, где преподавал политэкономию. В 1903 г. участвует в основании марксистского “Союза освобождения”. С 1904 г. Б. вместе с Н. А. Бердяевым редактирует петербургский журнал “Новый путь”, в 1905 г. возвращается к церкви, впервые за много лет посещая исповедь, и в том же году в Москве основывает Религиозно-философское общество памяти В. С. Соловьева. В рамках деятельности этого общества в Киеве знакомится с А.И.Булгаковым, отцом Булгакова. Отказ от марксизма был зафиксирован в книге статей “От марксизма к идеализму” (1903). В 1905 г. при известии о Манифесте 17 октября Б., нацепив красный бант, вышел на демонстрацию вместе со студентами, но в какой-то момент, по его собственным словам, “почувствовал совершенно явственно веяние антихристова духа” и, придя домой, выбросил красный бант в сортир. В 1906 г. Б. явился одним из основателей Союза Христианской политики, а в 1907 г. был избран в Государственную Думу от Орловской губернии как беспартийный “христианский социалист”, выступал со статьями, где проповедовал идеи христианского социализма. Однако после разгона Думы 3 июня 1907 г. окончательно разочаровался в революции и стал убежденным монархистом. В 1909 г. участвовал в сборнике “Вехи”, авторы которого призывали интеллигенцию обратиться от революции к религии. В 1911 г. вышел сборник статей Б. “Два града”. В 1912 г. Б. защитил как докторскую диссертацию свою книгу “Философия хозяйства”. В 1917 г. вышла наиболее значительная философская работа Б. “Свет невечерний”, вторая часть “Философии хозяйства”, по словам Б. – “род духовной автобиографии или исповеди”, а в 1918 г. – сборник статей “Тихие думы”. В 1917-1918 гг. Б. активно участвует в работе Всероссийского Поместного Собора Православной церкви, составляет ряд его программных документов. 11 июня 1918 г. Б. принял сан священника в Даниловском монастыре в Москве. В 1917 г. Б. выпустил брошюру “Христианство и социализм”, где утверждал: “В сердцах человеческих идет... борьба, решается вопрос о том, кому поклониться и поверить: Христу, царство Коего не от мира сего, или же князьям мира сего. Эта же борьба идет и в душе социализма”. В 1918 г. Б. в Киеве опубликовал отдельным изданием статью “На пиру богов (Pro и Contra). Современные диалоги”, предназначенную для продолжающего линию “Вех” сборника “Из глубины” (вышел в 1921 г., но почти весь тираж был конфискован). Статья “На пиру богов” оказала значительное влияние на Булгакова. С 1919 г. Б. сделался профессором Симферопольского университета, где преподавал политэкономию и богословие. Позднее жил в Ялте. 20 сентября 1922 г. сотрудники ЧК провели у Б. обыск. 13 октября он был арестован и препровожден в Симферополь. Там Б. объявили постановление о высылке за границу. 30 декабря отплыл из Севастополя в Константинополь, куда прибыл 7 января 1923 г. Из Константинополя Б. в том же 1923 г. переехал в Прагу, а в 1925 г. поселился в Париже, где стал профессором богословия и деканом Православного богословского института. За границей Б. писал и публиковал почти исключительно богословские работы (часть из них была издана посмертно): “Купина неопалимая” (1927), “Лестница Иаковля” (1929), “Св. Петр и Иоанн” (1926), “Друг Жениха” (1927) “Агнец Божий” (1933), “Невеста Агнца” (1945), “Утешитель” (1936), “Апокалипсис Иоанна” (1948), “Православие” (1964), сборник проповедей “Радость церковная” и др. Он также создал религиозно-философские исследования “Трагедия философии” (1927) и “Философия имени” (1953). Умер Б. в Париже 13 июля 1944 г. от кровоизлияния в мозг. Похоронен 15 июля 1944 г. на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. У Б. были дети: дочь Мария (1898-1979) и сыновья Федор (1902 г. рождения) и Иван (Ивашечка). Последний родился 25 декабря 1906 г. и умер в Крыму от нефрита 27 августа 1909 г. Смерть Ивашечки оказала значительное влияние на мировоззрение Б. Как отмечал друг и ученик Б. Лев Александрович Зандер (1893-1964), “смерть сына Ивашечки... была пережита о. Сергием не только как личное горе, но и как религиозное откровение. Об этом он помнил всю жизнь. Снимок с Ивашечки на смертном одре всегда украшал его комнату...” Сам Б. писал 27 сентября 1909 г. философу и литературоведу Г. А. Рачинскому (1859-1939):
“Как изобразить Вам пережитое? Скажу одно: я еще никогда не переживал такой муки в своей в общем благополучной, хотя и не свободной от утрат жизни. Мальчик этот наш (Ивашек, 3 л. 7 мес.) был особенный, необыкновенный, с небесным светом в очах и улыбке. Всегда вспоминаю, что родился он в Христову ночь, когда к заутрене звонили колокола. Вестник неба и ушел на небо”.
В религиозно-философских, а позднее в богословских трудах Б., как и его друг и философский единомышленник Я. А Флоренский, развивал учение Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900) о Софии – Премудрости Божьей, олицетворении Вечной Женственности, увиденной через призму Божественного Триединства. Учение о Софии (софиология) у Б. выступает как основа Всеединства – универсального учения о Боге, Мире и Человеке. По мысли Б., высказанной в “Свете Невечернем”, “отдельный человеческий индивид есть не только самозамкнутый микрокосмос, но и часть целого, именно он входит в состав мистического человеческого организма, по выражению Каббалы, Адама-Кадмона. После совершившегося боговоплощения таким всесовершенным всечеловеческим всеорганизмом является Господь Иисус Христос: входя в Церковь, которая есть Тело Его, человек входит в состав этого абсолютного организма, по отношению к коему первоначальное мистическое единство Адама-Кадмона является как бы низшей, природной основой. Существует мистическая органичность человечества, заложенная уже в Адаме первом. Каждая человеческая личность, имея для-себя-бытие, является своим абсолютным центром; но она же и не имеет самостоятельного бытия, свой центр находя вне себя, в целом”. Философ тем самым утверждает, что бытие каждой человеческой личности обретает смысл лишь во вне ее находящемся Божественном Абсолюте. У Булгакова в “Мастере и Маргарите” таким Божественным Абсолютом становится Иешуа Га-Ноцри со своей этической проповедью Абсолютного Добра, и вне его теряют смысл своей жизни и жестокий Понтий Пилат, и гениальный Мастер.
В “современных диалогах” “На пиру богов”, построенных по образцу “Трех разговоров” (1900) В. С. Соловьева, Б. рассуждал о судьбах России в условиях, когда предсказанное в соловьевской “краткой повести об Антихристе” пришествие Антихриста в лице большевиков уже состоялось. Б. писал о какой-то невидимой руке, “которой нужно связать Россию”, об ощущении, что “осуществляется какой-то мистический заговор, бдит своего рода черное провидение: “Некто в сером” (инфернальный персонаж популярной пьесы Леонида Андреева (1871-1919) “Жизнь человека” (1907). – Б.С.), кто похитрее Вильгельма, теперь воюет с Россией и ищет ее связать и парализовать”. У Булгакова в “Белой гвардии” “некто в сером” материализуется в военного вождя сторонников независимой Украины С.В. Петлюру, отмеченного “числом зверя” – 666, и в военного вождя большевиков Л. Д. Троцкого, уподобленного Аполлиону, “ангелу бездны”, ангелу-губителю Апокалипсиса. Рассуждения Мышлаевского в “Белой гвардии” и “Днях Турбиных” о “мужичках-богоносцах Достоевских” навеяны не только романом Федора Достоевского (1821-1881) “Бесы” (1871-1872), но и следующим осмыслением этого образа в работе “На пиру богов”: “Недавно еще мечтательно поклонялись народу-богоносцу, освободителю. А когда народ перестал бояться барина да тряхнул вовсю, вспомнил свои пугачевские были – ведь память народная не так коротка, как барская, – тут и началось разочарование... Нам до сих пор еще приходится продираться чрез туман, напущенный Достоевским, это он богоносца-то сочинил. А теперь вдруг оказывается, что для этого народа ничего нет святого, кроме брюха. Да он и прав по-своему, голод – не тетка. Ведь и мы, когда нас на четверки хлеба посадили, стали куда менее возвышенны”. Булгаковский Мышлаевский материт “мужичков-богоносцев”, поддерживающих Петлюру, однако тут же готовых броситься опять в ноги “вашему благородию”, если на них как следует прикрикнуть. Б. в “На пиру богов” приходит насчет народа к неутешительному выводу:
“... Пусть бы народ наш оказался теперь богоборцем, мятежником против святынь, это было бы лишь отрицательным самосвидетельством его религиозного духа. Но ведь чаще-то всего он себя ведет просто как хам и скот, которому вовсе нет дела до веры. Как будто и бесов-то в нем никаких нет, нечего с ним делать им. От бесноватости можно исцелиться, но не от скотства”. И тут же устами другого участника “современных диалогов” опровергает, или, по крайней мере, ставит под сомнение этот вывод: “...Чем же отличается теперь ваш “народ-богоносец”, за дурное поведение разжалованный в своем чине, от того древнего “народа жесто-ковыйного”, который ведь тоже не особенно был тверд в своих путях “богоносца”? Почитайте у пророков и убедитесь, как и там повторяются – ну, конечно, пламеннее и вдохновеннее – те самые обличения, которые произносятся теперь над русским народом”.
Булгаков в том варианте окончания “Белой гвардии”, который не был опубликован из-за закрытия журнала “Россия”, вложил похожие слова в уста “несимпатичного” Василисы: “Нет, знаете ли, с такими свиньями никаких революций производить нельзя...”, причем сам Василиса, вожделеющий к молочнице Явдохе, в мыслях готов зарезать свою нелюбимую жену Ванду. Он как бы уподобляется народу по уровню сознания, но не из-за голода, а из-за таких же, как у “мужичков-богоносцев”, низменных стремлений.
К “На пиру богов” восходит в “Белой гвардии” и молитва Елены о выздоровлении Алексея Турбина. Б. передает следующий рассказ: “Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце вдруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте, усомниться в ней значило бы для него позабыть самое заветное и достоверное. Вот и выходит, если только не сочинил мой приятель, что бояться за Россию в последнем и единственно важном, окончательном смысле нам не следует, ибо Россия спасена – Богородичною силою”.
Молитва Елены у Булгакова, обращенная к иконе Богоматери, также возымела действие – брат Алексей с Божьей помощью одолел болезнь: “Когда огонек созрел, затеплился, венчик над смуглым лицом Богоматери превратился в золотой, глаза ее стали приветливыми. Голова, наклоненная набок, глядела на Елену...
Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом:
– Слишком много горя сразу посылаешь, Мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли Сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо...
Шепот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь ее была непрерывна, шла потоком... Совершенно неслышным пришел тот, к кому через заступничество смуглой девы взывала Елена. Он появился рядом у развороченной гробницы, совершенно воскресший, и благостный, и босой. Грудь Елены очень расширилась, на щеках выступили пятна, глаза наполнились светом, переполнились сухим бесслезным плачем. Она лбом и щекой прижалась к полу, потом, всей душой вытягиваясь, стремилась к огоньку, не чувствуя уже жестокого пола под коленями. Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, и глаза выманивали у Елены все новые и новые слова. Совершенная тишина молчала за дверями и за окнами, день темнел страшно быстро, и еще раз возникло видение – стеклянный свет небесного купола, какие-то невиданные, красно-желтые песчаные глыбы, масличные деревья, черной вековой тишью и холодом повеял в сердце собор.
– Мать-заступница, – бормотала в огне Елена, – упроси Его. Вон Он. Что же Тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут Твои дни. Твой праздник. Может, что-нибудь доброе сделает он, да и Тебя умолю за грехи. Пусть Сергей не возвращается... Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай... Все мы в крови повинны, но ты не карай. Не карай. Вон Он, вон Он...
Огонь стал дробиться, и один цепочный луч протянулся длинно, длинно к самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике, окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие невиданные, что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к полу и больше не поднималась”.
Успех молитвы Елены и явление ей Сына Божьего, наряду с выздоровлением Алексея Турбина, символизируют в “Белой гвардии” надежду на выздоровление и возрождение России. Булгаков при этом берет на себя и на интеллигенцию в целом часть вины в пролитой крови. Явленный Елене образ Иисуса Христа позднее в “Мастере и Маргарите” развился в образ Иешуа Га-Ноцри. Отметим также, что если “современные диалоги” Б. происходят на Страстную неделю 1918 г., то молитва Елены в “Белой гвардии” – накануне Рождества.
В “На пиру богов” Б. обвинял интеллигенцию в пренебрежительном отношении к религии: “Почему-то теперь вдруг все ощетинились, когда большевики назначили празднование 1 мая в Страстную среду, тогда как сами повсюду и систематически делали по существу то же самое”. Специальное постановление Всероссийского церковного собора, составленное при участии Б. и оглашенное 20 апреля 1918 г., в связи с намерением советского правительства устроить 1 мая 1918 г. “политическое торжество с шествием по улицам и в сопровождении оркестров музыки” напомнило верующим, что “означенный день совпадает с великой средой. В скорбные дни Страстной Седмицы всякие шумные уличные празднества и уличные шествия независимо от того, кем и по какому случаю они устраиваются, должны рассматриваться как тяжелое оскорбление, наносимое религиозному чувству православного народа. Посему, призывая всех верных сынов православной церкви в упомянутый день наполнить храмы, собор предостерегает их от какого-либо участия в означенном торжестве. Каковы бы ни были перемены в русском государственном строе, Россия народная была, есть и останется православной”. Булгаков в “Мастере и Маргарите”, очевидно, будучи знаком и с работой Б. и с решением церковного Собора, приурочил начало действия к 1 мая 1929 г., когда праздник международной солидарности трудящихся опять пришелся на Страстную среду. Именно вечером этого дня в Москве появляется Воланд со своей свитой и предсказывает председателю МАССОЛИТа Михаилу Александровичу Берлиозу на Патриарших прудах гибель под колесами трамвая, вероятно, также и за то, что Михаил Александрович в этот скорбный день проводит праздничное собрание правления своей организации. Показательно, что в правлении МАССОЛИТа двенадцать литераторов. Б. в “На пиру богов” так рассуждает о поэме Александра Блока (1880-1921) “Двенадцать” (1918):
‘’Вещь пронзительная, кажется, единственно значительная из всего, что появлялось в области поэзии за революцию. Так вот, если она о большевиках, то великолепно; а если о большевизме, то жутко до последней степени. Ведь там эти 12 большевиков, растерзанные и голые душевно, в крови, “без креста”, в другие двенадцать превращаются” – в двенадцать апостолов новой веры, ведомых Иисусом Христом. В “Мастере и Маргарите” двенадцать литераторов-коммунистов, “голые душевно” и “без креста”, смешны, хотя и страшны тоже, ибо способны загубить любой талант, вроде гениального автора романа о Понтии Пилате. Б. в “современных диалогах” еще задавался вопросом: “Может быть, и впрямь есть в большевизме такая глубина и тайна, которой мы до сих пор не умели понять?”, хотя был убежден, что если большевики и покажут “настоящее христианство”, то “только снежное, с ледяным сердцем и холодной душой”. При этом он признавался: “Для меня вообще перетряхивание этого старья на тему о сближении христианства и социализма давно уже потеряло всякий вкус”. Булгаковские литераторы-массолитовцы охладели и сердцем и душой, не годятся на роль апостолов какого бы то ни было учения и, как признается сам себе поэт Александр Рюхин, заливая водкой тоску в ресторане Дома Грибоедова, не верят в то, что проповедуют, о чем пишут. Дом Грибоедова обречен погибнуть в огне пожара, ибо в нем беззаботно предаются мирским радостям литераторы в скорбные дни Страстной Седмицы.
В фельетоне “Похождения Чичикова” (1922), помещая гоголевского героя в послереволюционную действительность Булгаков, наряду со статьей Н. А. Бердяева “Духи русской революции” (1918), учитывал, возможно, и слова Б. из “современных диалогов” о том, что “революционные Чичиковы хлопочут, чтобы сбывать мертвые души, да под шумок и Елизавету Воробья за мужчину спустить”.
Признание Б. в “На пиру богов” в том, что “”товарищи” кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян – homo socialisticus”, очевидно, натолкнуло Булгакова на идею его повести “Собачье сердце” (1925). Там подобным homo socialisticus’ом оказывается Полиграф Полиграфович Шариков, в котором обладающий лишь “низшими душевными способностями” пролетарий Клим Чугункин задавил все доброе, что было в симпатичном псе Шарике.
Возможно, Б. послужил также одним из прототипов приват-доцента Сергея Голубкова в пьесе “Бег” (1928), поскольку Голубков –анаграмма фамилии Булгаков. Герой пьесы – не только приват-доцент, но и сын “известного профессора-идеалиста”. Отметим также, что “будущим приват-доцентом” в рассказе “В ночь на 3-е число” (1922) и в предназначенном для журнала “Россия” окончании романа “Белая гвардия” названы автобиографичные доктор Бакалейников и доктор Турбин. Голубков бежит из Петербурга, при этом ранее он жил в Киеве, а, оказавшись в Крыму и Константинополе, во многом повторяет путь Б. и в то же время остается автобиографичным героем. В семействе Булгаковых было распространено предание о родстве с Б. (отец писателя, А. И. Булгаков, как и философ, был родом из Орловской губернии). Не исключено, что образ Голубкова в “Беге” Булгаков создал не без влияния этого предания.