АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ. КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ
- Подробности
- Родительская категория: Пьесы Булгакова
Первый. ...С железной решеткой окно. Дряхлая печь. Вот обиталище. И вся
природа его потряслась и размягчилась. Расплавляется и платина - твердейший
из металлов, когда усилят в горниле огонь, дуют меха и восходит нестерпимый
жар огня, белеет, упорный, и превращается в жидкость, поддается и крепчайший
муж в горниле несчастий, когда они нестерпимым огнем жгут отверделую
природу...
...И плотоядный червь грусти страшной и безнадежной обвился около
сердца! И точит она это сердце, ничем не защищенное...
Чичиков. Покривил!.. Покривил, не спорю, но ведь покривил, увидя, что
прямой дорогой не возьмешь и что косою больше напрямик. Но ведь я
изощрялся... Для чего? Чтобы в довольстве прожить остаток дней. Я хотел
иметь жену и детей, исполнить долг человека и гражданина, чтоб действительно
потом заслужить уважение граждан и начальства! Кровью нужно было добыть
насущное существование! Кровью! За что же такие удары? Где справедливость
небес? Что за несчастье такое, что как только начнешь достигать плодов и уж
касаться рукой, вдруг буря и сокрушение в щепки всего корабля? Я разве
разбойник? От меня пострадал кто-нибудь? Разве я сделал несчастным человека?
А эти мерзавцы, которые по судам берут тысячи, и не то чтобы из казны, не
богатых грабят, последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего. Сколько
трудов, железного терпения, и такой удар... За что? За что такая судьба?
(Разрывает на себе фрак.) Первый. ...Тсс! Тсс!
За сценой послышалась печальная музыка и пение.
(Чичиков утихает и смотрит в окно.) А, прокурора хоронят. (Грозит кулаком
окну.) Весь город мошенники. Я их всех знаю! Мошенник на мошеннике сидит и
мошенником погоняет. А вот напечатают, что скончался, к прискорбию
подчиненных и всего человечества, редкий отец, примерный гражданин, а на
поверку выходит - свинья!
Первый. ... Несчастный ожесточенный человек, еще недавно порхавший
вокруг с резвостью, ловкостью светского человека, метался теперь в
непристойном виде, в разорванном фраке, с окровавленным кулаком, изливая
хулу на вражеские силы.
Стук. Входят Полицеймейстер и Жандармский полковник.
Чичиков (прикрывая разорванный ворот фрака). Благодетели...
Жандармский полковник. Что ж, благодетели. Вы запятнали себя
бесчестнейшим мошенничеством, каким когда-либо пятнал себя человек.
(Вынимает бумаги.) Мертвые? Каретник Михеев!
Чичиков. Я скажу... я скажу всю истину дела. Я виноват, точно,
виноват... Но не так виноват... Меня обнесли враги... Ноздрев.
Жандармский полковник. Врешь! Врешь. (Распахивает дверь. В соседнем
помещении видно зерцало и громадный портрет Николая I.) Воровство,
бесчестнейшее дело, за которое кнут и Сибирь!
Чичиков (глядя на портрет). Губитель!.. Губитель... Зарежет меня как
волк агнца... Я последний негодяй! Но я человек, ваше величество!
Благодетели, спасите, спасите... Искусил, шельма, сатана, изверг
человеческого рода, секретарь опекунского совета...
Жандармскии полковник (тихо). Заложить хотели?
Чичиков (тихо). Заложить. Благодетели, спасите... Пропаду, как
собака...
Жандармский полковник. Что ж мы можем сделать? Воевать с законом?
Чичиков. Вы все можете сделать! Не закон меня страшит. Я перед законом
найду средства... Только бы средство освободиться... Демон-искуситель сбил,
совлек с пути, сатана... черт... исчадие... Клянусь вам, поведу отныне
совсем другую жизнь. (Пауза.)
Полицеймейстер (тихо, Чичикову). Тридцать тысяч. Тут уж всем вместе - и
нашим, и полковнику, и генерал-губернаторским.
Чичиков (шепотом). И я буду оправдан?
Полицеймейстер (тихо). Кругом.
Чичиков (тихо). Но позвольте, как же я могу? Мои вещи, шкатулка... Все
запечатано.
Полицеймейстер (тихо). Сейчас все получите.
Чичиков. Да... Да...
Полицеймейстер вынимает из соседней комнаты шкатулку, вскрывает ее. Чичиков
вынимает деньги, подает Полицеймейстеру.
Жандармский полковник (тихо, Чичикову). Убирайтесь отсюда как можно
поскорее, и чем дальше - тем лучше. (Рвет крепости.)
Послышались колокольчики тройки, подъехала бричка. Чичиков оживает.
Эй!..
Чичиков вздрагивает.
Полицеймейстер. До свидания, Павел Иванович! (Уходит вместе с
Жандармским полковником.)
Раскрывается дверь, входят Селифан и Петрушка - взволнованы.
Чичиков. Ну, любезные... (Указывая на шкатулку.) Нужно укладываться да
ехать...
Селифан (страстно). Покатим, Павел Иванович! Покатим!.. Дорога
установилась. Пора уж, право, выбраться из города, надоел он так, что и
глядеть на него не хотел бы! Тпрру... Балуй...
Петрушка. Покатим, Павел Иванович! (Накидывает на Чичикова шинель.)
Все трое выходят. Послышались колокольчики.
Первый. ...В дорогу! В дорогу! Сначала он не чувствовал ничего и
поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города. И
увидел, что город уже давно скрылся. Ни кузниц, ни мельниц, ни всего того,
что находится вокруг городов, не было видно. И даже белые верхушки каменных
церквей давно ушли в землю. И город как будто и не бывал в памяти, как будто
проезжал его давно, в детстве!..
О, дорога, дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за
тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала. И сколько
родилось в тебе замыслов и поэтических грез...
Конец
Москва, 1930