“Война и мир”, инсценировка
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
“ВОЙНА И МИР”, инсценировка одноименного романа (1863-1869) Льва Николаевича Толстого (1828-1910). При жизни Булгакова не ставилась и не публиковалась. Впервые: Булгаков М. Пьесы. М.: Советский Писатель, 1986. На автографе В. и м. Булгаков записал: “работу над инсценировкой Войны и Мира я начал 24-го сентября 1921 г... Но потом, увы, я бросил эту работу и возобновил ее только сегодня, 22 декабря 1931 г.” Ранее, в конце августа, был заключен договор с Ленинградским Большим Драматическом Театром на В. и м. Затем последовали договоры с МХАТом и Бакинским рабочим театром, но булгаковская инсценировка так и не была поставлена вплоть до сегодняшнего дня. 27 февраля 1932 г. Булгаков отослал текст В. и м. в Ленинград. Работу над инсценировкой драматург воспринимал как тяжкий труд. 11 марта 1932 г. он писал брату Николаю в Париж: “Я свалил с плеч инсценировку “Войны и мира” Л. Толстого, и есть надежда, что за письма я теперь сяду”. А в послании своему другу писателю Евгению Замятину (1884-1937) тоже в Париж 10 апреля 1933 г. признавался: “Бог мой! Слово – Толстой – приводит меня в ужас! Я написал инсценировку “Войны и мира”. Без содрогания не могу проходить теперь мимо полки, где стоит Толстой. Будь прокляты инсценировки отныне и вовеки!” Замысел инсценировки В. и м. возник у Булгакова во время короткой остановки в Киеве на пути в Москву в сентябре 1921 г., очевидно, в связи с задуманным тогда же романом “Белая гвардия” – современным вариантом толстовской эпопеи. Позднее работа над “Белой гвардией” и пьесой “Дни Турбиных” отвлекла Булгакова от В. и м. Инсценировка в 1931-1932 гг. уже потеряла для Булгакова былую привлекательность, перестала быть внутренне обязательной. Идеи Льва Толстого он успел реализовать в “Белой гвардии”, “Беге”, “Днях Турбиных”. К тому же Булгакова все больше поглощала работа над романом, который теперь известен нам как “Мастер и Маргарита”.
В письме правительству 28 марта 1930 г. Булгаков подчеркивал, что в своем первом романе и пьесах стремился изобразить русскую интеллигенцию эпохи гражданской войны “в традициях “Войны и мира””. Хорошо знавший Булгакова в начале 20-х годов писатель Эмилий Львович Миндлин (1900-1981) приводит булгаковский отзыв о Толстом: “После Толстого нельзя жить и работать в литературе так, словно не было никакого Толстого. То, что он был, я не боюсь сказать: то, что было явление Льва Николаевича Толстого, обязывает каждого русского писателя после Толстого, независимо от размеров его таланта, быть беспощадно строгим к себе. И к другим”. Булгаков считал, по свидетельству Миндлина, что “самый факт существования в нашей литературе Толстого” обязывает любого писателя “к совершенной правде мысли и слова... К искренности до дна. К тому, чтобы знать, чему, какому добру послужит то, что ты пишешь! К беспощадной нетерпимости ко всякой неправде в собственных сочинениях!”
В В. и м. Булгаков взял главы толстовского романа, связанные с войной 1812 г. Рассуждения Толстого о движущих силах истории драматург передал Чтецу. В. и м. – самая “густонаселенная” из булгаков-ских пьес: в ней 115 персонажей. Заканчивается она, как и “Белая гвардия”, умиротворяющей толстовской картиной звездного неба: “Чтец. И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собой”. В октябре 1937 г. дирижер и художественный руководитель Большого Театра С. А. Самосуд (1884–1964) и заместитель директора Большого Театра Я. Л. Леонтьев (1899–1948) предлагали Булгакову написать либретто оперы “1812 год” по Льву Толстому. В дневниковой записи 5 октября 1937 г. третья жена драматурга Е.С. Булгакова отмечала, что муж охарактеризовал будущую работу над этим либретто как “портновскую” – он явно собирался выкроить его из В. и м. 7 октября 1937 г. в дневнике Е. С. Булгаковой зафиксированы наброски к “1812 году”. Однако проект оперы вскоре был оставлен.
Многие идеи “Войны и мира” отразились и в последнем булгаковском романе “Мастер и Маргарита”. Так, толстовская идея “заражения добром”, невозможность отправить на смерть подсудимого, если между ним и судьей установилась какая-то человеческая связь, преломилась в отношениях Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата. Булгаков включил в В. и м. знаменитую сцену между Пьером Безуховым и маршалом Даву: “Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Теперь Даву видел в нем человека”. Только сам Булгаков был гораздо более скептически настроен, чем Толстой. Понтий Пилат успел увидеть в Иешуа симпатичного ему человека, но все-таки убоялся избавить его от казни. Он только сократил время мучений Га-Ноцри. И проповедь Иешуа о том, что все люди добрые, на прокуратора в общем-то не подействовала. Стремясь успокоить свою совесть, растревоженную казнью заведомо невиновного человека, он не нашел ничего лучше, как организовать убийство “доброго человека” – предателя Иуды из Кириафа, т. е., в конечном счете, по учению Га-Ноцри, совершить то же зло.
Характерно, что Булгаков не принял толстовскую проповедь ненасилия, и Платон Каратаев в В. и м. другой, чем в романе. Драматург взял лишь предсмертный, в бреду, рассказ Каратаева Пьеру о старике-каторжанине, покорно переносившим несправедливость и умершим раньше, чем пришла царская бумага о его невиновности. После этого француз-конвоир убивает Каратаева, утверждая реальность насилия. Булгаковский же Пьер после гибели Каратаева, тоже бредя, произносит монолог, заставляющий вспомнить финал “Белой гвардии”: “В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожает на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез... Каратаев убит. (Бредит) Красавица полька на балконе моего киевского дома, купанье и жидкий колеблющийся шар, и опускаюсь куда-то в воду, и вода сошлась над головой”.
У Толстого Пьер вспоминает шар в связи со своим старым учителем географии, и “живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров” – это глобус. Булгаков использовал образ глобуса в “Мастере и Маргарите”, где работа демона Абадонны демонстрируется на живом хрустальном глобусе Воланда (на нем рельефно показаны бедствия войны). В В. и м. шар Пьера не соотносится с глобусом. Упоминание Безуховым в “Войне и мире” в связи с рассуждениями о “жидком колеблющемся шаре” его киевского дома подсказало Булгакову поместить “сверкающий алмазный шар” в сон мальчика Петьки в финале “Белой гвардии”, после ухода из Города (Киева) петлюровцев, творящих насилие. Там звезды уподоблены рассыпавшемуся от этого шара дождю “сверкающих брызг”, а ночное небо названо “занавесом Бога”. В “Беге” же “разлился и исчез” мучивший Хлудова призрак убитого по его приказу вестового Крапилина. Исчез после того, как генерал-палач раскаялся и принял решение вернуться на суд людской и Божеский.