Булгаков Иван Афанасьевич
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
БУЛГАКОВ, Иван Афанасьевич (1900 - 1969), брат Булгакова. Родился в 1900 г. в Киеве в семье А. И. и В. М. Булгаковых.
Учился в Первой Александровской гимназии, однако из-за Октябрьской революции 1917 г. и последовавшей за ней гражданской войны не смог окончить полного курса. В январе 1919 г. служил в белой Астраханской армии, в марте в Киеве болел тифом. Осенью 1919 г. вступил в ряды Добровольческой армии в Киеве. В начале 1920 г. в составе корпуса генерала Н. Э. Бредова (1883 – после 1944) интернирован в Польше. В июле 1920 г. с отрядом Бредова прибыл в Крым, откуда в ноябре 1920 г. вместе с Русской армией генерала П. Н. Врангеля (1878-1928) эвакуировался в Галлиполи. В 1921 г. вместе с армией переселился в Болгарию, где осел в Варне. Там организовал русский оркестр (Б. с детства хорошо играл на балалайке и пел). В 1924 г. Б. познакомился с Натальей Кирилловной Минко (1891-1974), дочерью героя русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. генерала К.В. Минко, на которой женился. 25 февраля 1925 г. у них родилась дочь Ирина (скончалась в Париже 10 марта 2000 г.). В сентябре 1930 г. Б. с семьей по вызову брата Н. А. Булгакова уехал в Париж, где до конца своих дней проработал в оркестре русского ресторана. Из-за недостатка образования на более престижную работу Б. устроиться не мог. Необходимость же зарабатывать на содержание жены и дочери не позволила продолжить образование во Франции. По устным воспоминаниям дочери Ирины, Б. писал нотные партитуры, сочинял музыку к собственным стихам и исполнял их во время ресторанных выступлений. В 1934 г. Б. развелся с женой, в последние годы жизни все чаще злоупотреблял алкоголем. Умер в Париже в 1969 г. (по другим данным – в 1968 г.) от последствий ранения, полученного в гражданскую войну.
Б. очень любил брата Михаила. Сохранилось трогательное письмо Б. с дачи в Буче от 11 июня 1912 г.: “Миша! Я не могу собирать, так как у нас идут дожди. Пока я собрал бабочек, жуков и прочих насекомых 40 шт. Ты обещал дать Косте (двоюродному брату, К. П. Булгакову. – Б.С.) денег на булавки и эфир и не дал, поэтому я купил простых булавок и на них накалываю; эфира у меня осталась только 1-а бутыль, потому что их у меня было только две. Я пишу месяц, во время которого пойманы были насекомые. Пиши ответ. Твой брат Ваня Б.” Позднее от старшего брата, помогавшего ему и Н. А. Булгакову материально в первые годы нелегкой эмигрантской жизни, Б. ждал совета в делах литературных. Самое раннее из дошедших до нас писем Б. из эмиграции брату Михаилу датировано 26 января 1926 г. и приложено к его письму сестре Варе. Б. писал: “Ты мне давно, давно послал одно письмо с критическим мнением о моей старенькой вещице. Это дает мне право думать, что ты не будешь против налаженной переписки со мною. Прошу тебя, ответь. Я посылаю несколько вещей. Хочу, чтобы ты прочел их и оценил”. К письму прилагалось восемь стихотворений Б. По крайней мере одно из них, “Страшный суд”, повлияло на замысел “Мастера и Маргариты”. Оно написано под несомненным воздействием “Краткой повести об Антихристе” из “Трех разговоров” (1900) Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900), где Антихрист-сверхчеловек “признал себя тем, чем в действительности был Христос”, настоящим представителем того Бога, который “возводит солнце свое над добрыми и злыми, дождит на праведных и неправедных”. Антихрист выступал “последним судьей”, судящим “не судом правды только, а судом милости”, где будет присутствовать “не правда воздаятельная, а правда распределительная”. Он обещал всех различить и каждому дать то, что ему нужно. В “Страшном суде”:
“Одетый в пурпуры зарницы,
Брильянтами осыпан рос,
Сойдет Антихрист,
Сын Денницы,
Как небом посланный Христос.
Ему, последнему мессии,
Последняя открыта казнь.
Пред ним склонит покорно выю
Земле измученной боязнь”.
Подобные эсхатологические представления были широко распространены среди русской эмиграции, пережившей революционный кошмар. Например, почти тогда же, когда и Б., на “Краткую повесть об Антихристе” откликнулся известный философ Георгий Петрович Федотов (1886 – 1951) статьей “Об Антихристовом добре”, опубликованной в 1926 г. в № 5 журнала “Путь”. Он подчеркивал, что “дело Антихриста у Соловьева совершается в форме служения добру”.
У Булгакова в “Мастере и Маргарите” Воланд выступает и как исполнитель поручений Иешуа Га-Ноцри и как судия, воздающий каждому по его вере и заслугам. Булгаковский Понтий Пилат преодолевает и искупает свою трусость лишь в ночь последнего полета.
Б. писал старшему брату еще несколько раз, сообщая о своей трудной жизни. В частности, в письме от 29 августа 1931 г. говорилось: “Работаю сейчас музыкантом на балалайке, в качестве оркестранта и солиста. Я... женат, у меня дочка–Ира. Ей сейчас скоро 7 лет. О тебе мои все хорошо осведомлены и любят тебя, как родного, радуются твоими радостями, болеют твоею болью. У меня есть многое о тебе, что храню бережно и с любовью. Если хочешь, я могу прислать тебе ряд фотографий – наших и колониальной выставки, где мы снимали и снимались. Я на ней в данное время работаю. Вступив в переписку, хочу знать, что тебя интересует, о чем хочешь беседовать. Я с тобой очень хочу быть в связи, но, лишь бы не мешать тебе и твоей работе. Сам я тоже пишу, вернее, писал очень много; главное – стихи, немного прозы. Хотел бы с тобой поделиться написанным. Сейчас только слишком занят работой (с 3 дня до полуночи). С Колей (братом, Н. А. Булгаковым. – Б.С.) мне легче теперь. Раньше чувствовалось одиночество, оторванность ото всех.
Работаю много, Ната (моя жена) по мере сил помогает. Живем дружно – в мире и согласии. Пиши, родной мой! ... Очень интересно было бы знать все о твоей работе, иметь фотографии твои, твоей жены (мы “о ней” только знаем, а не “ее”) Любы (Л. Е. Белозерской. – Б. С.)”. Однако Б. Михаил Булгаков писал редко, адресуя свои послания главным образом Н.А.Булгакову, который по мере сил помогал ему в публикации произведений и постановке пьес во Франции. Оценить стихи Б. все не находилось времени. 9 июня 1933 г. Б. вновь жаловался на занятость: “Занят я очень много. Ты не знаешь, наверное, что я работаю музыкантом каждый день с 4-х часов до полуночи и имею для себя лично так мало свободного времени (галлицизмы стали уже обильно проникать в русскую речь Б. – Б. С.). Хотелось бы о многом с тобой поговорить, поделиться. Тебя я не забыл и не забуду (ты когда-то выразил это опасение). Все, что только мог собрать о тебе, берегу как память. Сообщи мне, когда ты хотел бы, чтобы я послал тебе мои стихи, чтобы у тебя было время их разобрать. Я давно уже не имею возможности регулярно работать, но всегда полон мыслями об этом и очень мне хотелось бы с тобой всем, что имею и что во мне кипит, поделиться”. А 5 августа 1933 г., посылая новую партию своих стихов, Б. признавался: “Всегда горячо интересуюсь каждой новой вестью о тебе и о твоих делах. Сам я теперь пишу очень редко. Очень трудно в настоящих условиях мне работать на этом поприще. Все мое свободное время (очень малое по размерам) надо ухлопывать на личные дела, на чтение и пр. Иногда же бываешь так занят, что не успеваешь прочесть газету, не только заняться чем-либо серьезным. С трудом урываю время на чтение французского (находясь все время с русскими, с трудом можно найти возможность практики языка, а моя работа – в русском окружении). К сожалению, кусочек хлеба (да еще и с маслом, для семьи) приходится сейчас вырывать зубами. И я, и Ната сейчас работаем, как волы. Вот эти-то заботы и утомляют, не дают возможности спокойно посвятить свое время чему хочется, да и убивают все желание и, если хочешь, творческий подъем. Задумано было многое, но... и только”. Последнее из сохранившихся писем Б. брату датировано 4 мая 1934 г. и представляет собой ответ на короткое послание Булгакова от 21 апреля (писатель был обеспокоен прекращением известий от брата Николая). Б. повторил, что очень занят, работает в оркестре, дополнительно дает два урока музыки и вновь просил: “Мне хотелось бы, если у тебя есть возможность, получить несколько строк критики давно тебе мною посланного. Ты их мне обещал... и замолк. Даже самое плохое мнение (не мне тебе об этом говорить!) – лучше молчания. Если есть на это время – черкани хоть несколько слов.
Сейчас нахожусь в тоске, сдабриваемой порядочной порцией скуки. Прибавив к этому сознание бессилия, невозможность вырваться из тисков, в которые зажата наша монотонная жизнь, – ты поймешь мое горячее желание общения с новым человеком, с новой мыслью, желание встряхнуться. Работаю я каждый день, без отдыха, и себе остается так мало времени, да и не всегда, имея его, можешь настроиться на нужное и желанное. Иногда думается, сколько попусту потерянного времени в прошлом и как оно теперь пригодилось бы! Но все же – жду, надеюсь, верю”.
Наконец, после этого письма, спустя восемь лет, Булгаков откликнулся на просьбу брата и послал ему разбор ранее присланных стихотворений: “Твоя муза мрачна и печальна, но у каждого своя муза, надо следовать за ней.
“Я жду тебя, певец полночный...” Начало правильное. Верно и “Тебе окно открыл нарочно и занавесь сорвал с окна...”
Но в остальном смысл затемнен. Певца полночного не видишь. И непонятно, почему поэт ждет его, если он “гость случайный”. Лик пришедшего не ясен, благодаря тем определениям, которые дает автор. Что значит “страж ужаса?” В особенности, если далее идет “хранитель сна”.
“Скажу – готов и не боюсь”. Верно и сильно, а далее досадное ослабление.
И это во многих стихотворениях. Они написаны туманно. Не отточена в них мысль до конца, а это порождает дефекты внешности, неряшливость. Непонятно начало “Греха”, непонятны “Облака”, как и многое другое. А “Стара Планина” понятна. Продумано, закруглено, и читаешь с иным чувством и отмечаешь “осколок, словно знак вопроса”...
Невозможность ли, нежелание ли до конца разъяснить замысел, быть может, желание затушевать его нарочно, порождает очень большой порок, от которого надо немедленно начать избавляться: это постановка в стихах затертых, бледных, ничего не определяющих слов”.
Данное письмо – не только единственный отзыв Булгакова о стихах брата, но и вообще единственный известный сегодня булгаковский отзыв о поэзии. Автор “Мастера и Маргариты” требовал от поэта ясности языка, точности употребляемых слов, логической непротиворечивости содержания. Возможно, он так долго тянул с ответом на стихи Б. потому, что поэзию вообще-то не любил (исключая пушкинские стихи) и затруднялся объективно оценить творчество брата. Приведем текст стихотворения “Стара Планина” (1929), которое Булгаков ставил наиболее высоко:
Балкан. Кровавые утесы.
Гигантской брошенный рукой
Осколок, словно знак вопроса,
И прорубив седой гранит,
Змеистый путь наверх бежит.
Пастух овец сбирает стадо,
Чтоб узкой горною тропой.
До темноты в селе быть надо,
Где после трудового дня
Прилечь у дымного огня.
Наш поезд мчится в пасть туннеля.
Ловлю последний луч. Закат
На горы стелет алый плат,
Туманом пеленает ели...
Какая мощь и старина
В тебе, угрюмая страна!
Вероятно, писателю импонировала подобная лирика с четко прорисованным горным пейзажем, заставляющим вспомнить о “Страшной мести” (1832) Николая Гоголя (1809-1852) (оттуда, возможно, нетрадиционное для русской речи название Балкан у Б. по аналогии с Карпатом у Гоголя). О гоголевской “безвыходной пропасти, которой не видал еще ни один человек”, напоминает “пасть туннеля” в “Старой Планине”, как и пропасть, в которую уходят Воланд и его свита в последнем булгаковском романе.
После мая 1934 г. переписка Б. и Булгакова прекратилась. На это, скорее всего, повлияли неблагоприятные личные обстоятельства. В 1934 г. Б. развелся с женой. А в конце апреля 1934 г. брат Михаил подал прошение о двухмесячной поездке во Францию вместе с Е. С. Булгаковой, однако в июне получил унизительный отказ, глубоко потрясший его (см.: “Был май”). Исчезла надежда на встречу с братьями. В 1935 г. Булгаков подал новое прошение о заграничной поездке, но с тем же результатом. Б. он больше не писал, хотя в письмах Н. А. Булгакову обычно просил: “передай привет Ивану”.
Судьба Б. в эмиграции, вероятно, побуждала старшего брата отказаться от мыслей оставить родину. На примере Б. он видел, как трудно жить на чужбине, понимал, что необходимость каждодневной борьбы за кусок хлеба оставит очень мало времени для творчества, еще меньше, чем в СССР, а прожить во Франции на литературные и театральные заработки будет практически невозможно, тем более что Булгаков главные свои произведения создавал на русском революционном и послереволюционном материале.
Сохранились письма Б. начала 60-х годов, адресованные сестрам в Москву и свидетельствующие о его бедственном материальном положении. 19 марта 1961 г. он писал Н. А. Булгаковой: “Я давно уже собираюсь тебе написать, но моя жизнь в последнее время очень мало дает утешения и радости. Я уже оправился, но очень устаю от жизненных передряг. Работы мало, и трудно ее иметь сейчас. Как ты знаешь, я – музыкант, но в моей профессии сейчас кризис, да и годы уже не те, чтобы работать, как прежде. Берусь за многое (всего не перечислить), не ленюсь, не боюсь ничего, – все же толку мало. Сам виноват, что легко мне удавалось находить все, что было нужно, и не думал, что нет ничего “долговечного”. Теперь приходится за легкомыслие платить. Берусь за многое, не боюсь трудной и тяжелой работы, лишь бы была возможность жить.
Сейчас я живу “по-походному”. Нет постоянного пристанища, не нашел и трудно у нас найти жилплощадь... Мои все вещи, кроме самых необходимых, сложены и хранятся упакованными у моего старого хозяина, а я еще не нашел себе постоянного пристанища. В общем, письмо мое мало несет тебе радости, но знай и будь уверена, что я не падаю духом и хочу добиться всего, что мне нужно”.