Никанор Иванович Босой
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
НИКАНОР ИВАНОВИЧ БОСОЙ, персонаж романа “Мастер и Маргарита”, председатель жилищного товарищества дома 302-бис по Садовой, где расположена Нехорошая квартира. В ранней редакции романа Н. И. Б. звался Никодимом Григорьевичем Поротым, заставляя вспомнить автора апокрифического Никодимова Евангелия, особенно подробно излагавшего историю Понтия Пилата. Н. И. Б. завершает длинный ряд управдомов-мошенников в булгаковском творчестве, начатый “барашковым председателем” в “Воспоминании...”, Швондером в “Собачьем сердце” и Аллилуйей-Портупеей в “Зойкиной квартире” и продолженный Буншей-Корецким в “Блаженстве” и “Иване Васильевиче”. Председатель жилтоварищества дома 302-бис достаточно далеко ушел от своего прототипа – управляющего домом №50 по Б. Садовой караима К. Сакизчи (в рассказе “ № 13. – Дом Эльпит-Рабкоммуна” он выведен под именем Христи), превратившись в русского, а после проделок Воланда уверовавшего в христианского Бога: “ – Бог истинный, бог всемогущий, – заговорил Никанор Иванович, – все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, – с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, – брал! Брал, но брал нашими, советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало...
На просьбу не валять дурака, а рассказывать, как попали доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, раскрывая рот, как бы желая проглотить паркетную шашку.
– Желаете, – промычал он, – землю буду есть, что не брал? А Коровьев – он черт.
Всякому терпению положен предел, и за столом уже повысили голос, намекнули, что ему пора заговорить на человеческом языке.
Тут комнату с этим самым диваном огласил дикий рев Никанора Ивановича, вскочившего с колен:
– Вон он! Вон он за шкафом! Вот ухмыляется! И пенсне его... держите его! Окропить помещение!
Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он, дрожа, крестил воздух, метался к двери и обратно, запел какую-то молитву и, наконец, понес полную околесицу”.
Ловля Н. И. Б. черта – Коровьева-Фагота у следователя ОГПУ разительно напоминает поиски черта Иваном Карамазовым во время допроса в “Братьях Карамазовых” (1879-1880) Федора Достоевского (1821-1881), причем оба героя одинаково сходят с ума. У Булгакова идет пародийное снижение по сравнению с Достоевским: в черта, а через него и в Бога поверил не образованный богоборец-нигилист, а полуграмотный хапуга-управдом.
Эпизод сна Н.И.Б., где он видит себя в помещении очень своеобразного театра (там небритых мужчин заставляют сдавать валюту и ценности), навеяна личными впечатлениями близкого друга Булгакова филолога Н. Н. Лямина. Как вспоминала вторая жена Лямина Н. А. Ушакова (1899-1990), “Николая Николаевича тоже вызвали. Уж не знаю, почему они решили, что у нас что-то есть. Может быть, потому, что они уже вызывали первую жену Николая Николаевича – Александру Сергеевну Лямину, которая была из известной купеческой семьи Прохоровых, кроме того, у них уже сидела ее тетка. Николай Николаевич просидел там недели две”. В 1929 г. ОГПУ начало кампанию по изъятию у населения валюты, золота и драгоценностей. Подозреваемых “валютчиков” держали в тюремных камерах иногда по несколько недель в надежде, что те “добровольно” выдадут хотя бы часть того, что имеют. При этом задержанных кормили соленой пищей, а воды давали мало. 11 декабря 1933 г. третья жена писателя Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике, как дальний родственник А. М. Земского (1892-1946) (мужа сестры Булгакова Нади) “сказал про М. А. – послать бы его на три месяца на Днепрострой, да не кормить, тогда бы он переродился. Миша: – Есть еще способ – кормить селедками и не давать пить”. Здесь соответствующий способ Булгаков, очевидно ассоциировал не только с гоголевским Городничим, практиковавшим в “Ревизоре” (1836) подобное в отношении купцов, но и со страданиями Лямина и других “валютчиков”. Н. А. Ушакова свидетельствовала, что тетка ее мужа, Прохорова, “у них уже долго сидела. Какое-то ожерелье или колье они искали... не помню, чье оно и у кого было спрятано. И Николая Николаевича все время об этом спрашивали, но он от всего отказывался и говорил, что ничего не знает. А первую жену Николая Николаевича тоже туда вызывали и тоже о колье спрашивали, но они заранее договорились ни в чем не признаваться. В общем, он ничего не говорил о тетке до тех пор, пока ее не провели перед ним. Тогда он убедился, что они ее все равно знают. Потом у нас сделали обыск, но у нас, конечно, ничего не было, и они унесли две дешевые побрякушки со стекляшками вместо камней, и Николая Николаевича выпустили. И вот, он Булгакову обо всем этом подробно рассказывал, и тот написал эту главу про сон Никанора Ивановича почти слово в слово”. Возможно, арест Лямина произошел осенью 1931 г. 26 октября 1931 г. Булгаков сообщал в письме своему другу философу и литературоведу П. С. Попову в Ленинград: “Коля (Н. Н. Лямин. – Б. С.) живет пристойно, но простудился на днях”. Слова о простуде могли быть иносказательным сообщением о задержании. Первый вариант главы о сне Н. И. Б. был написан в сентябре 1933 г. Тогда она называлась “Замок чудес”. 17 и 27 сентября, судя по записям Е. С. Булгаковой, писатель читал ее Лямину. В дальнейшем глава неоднократно переделывалась и частично уничтожалась, вероятно, из-за политической остроты содержания. Однако и в окончательном тексте сохранилась история тетки Пороховниковой на Пречистенке, скрывающей валюту и драгоценности. В фамилии Пороховникова угадывается созвучие с Прохоровыми.
В первом варианте главы “Последний полет” романа “Мастер и Маргарита”, написанном в июле 1936 г., Воланд предупреждал Мастера: “Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но и исчезнет мысль о Га-Нноцри, и о прощенном игемоне”. Скорее всего, первоначально Н. И. Б. должен был быть фигурой более зловещей – не только взяточником, но и вымогателем и доносчиком, возможно, игравшим по отношению к Мастеру ту же роль, которая в окончательном тексте досталась Алоизию Могарычу. Очевидно, тогда Н. И. Б. проецировался на кого-то из “теплой компании” жилтоварищества дома № 50 по Б. Садовой, о которой Булгаков писал сестре Наде 1 декабря 1921 г.: “Одно время пережил натиск со стороны компании из конторы нашего дома. “Да А. М. (имеется в виду муж Н. А. Булгаковой А. М. Земский. – Б. С.) триста шестьдесят пять дней не бывает. Нужно его выписать. И вы тоже неизвестно откуда взялись” и т. д. и т. д. Не вступая ни в какую войну, дипломатически вынес в достаточной степени наглый и развязный тон, в особенности со стороны С., смотрителя. По-видимому, отцепились. Андрея настоял не выписывать... С. довел меня до белого каления, но я сдерживаюсь, потому что не чувствую, на твердой ли я почве. Одним словом, пока отцепились”. 24 марта 1922 г. писатель сообщал сестре: “...Дом уже “жилищного рабочего кооператива”, и во главе фирмы вся теплая компания, от 4-7 по-прежнему заседания в комнате налево от ворот”. Также и Н. И. Б. наделен только одной страстью – к еде и выпивке. От любимого занятия его и отрывают сотрудники ОГПУ. В окончательном тексте Н. И. Б. – фигура уже не столь зловещая, в большей мере юмористическая.
Репертуар, которому вынуждены внимать Н. И. Б. и арестованные валютчики, определялся циркуляром от 4 августа 1924 г., подписанным одним из руководителей ОГПУ Генрихом Григорьевичем Ягодой. Там утверждалось, что тогдашний репертуар лагерных и тюремных театров “ни в какой мере не соответствует задачам перевоспитания заключённых; постановки переполнены сентиментализмом, порнографией и пьесами, отрицательно влияющими на психику заключённых”. Сам Генрих Григорьевич знал толк в порнографии. После ареста, последовавшего 28 марта 1937 г., у Ягоды при обыске нашли большую коллекцию порнографии и, в частности, 11 порнофильмов и 3904 порнографических фотографии. Но одно дело – он сам и друзья чекисты и прочие представители советской элиты, и совсем другое – зэки, которых надлежит кормить только “идеологически выдержанной” культурной продукцией, без всяких там сентиментальностей или непристойностей. У Булгакова в “Мастере и Маргарите” спародирован и такой “правильный” тюремный репертуар. Управдом-взяточник Никанор Иванович Босой оказывается в кампании арестованных валютчиков, которым в воспитательных целях читают со сцены “Скупого рыцаря”. Правда, при ближайшем рассмотрении в бессмертных пушкинских строчках обнаруживается скрытый подтекст, относящийся к совсем недавним событиям революции и гражданской войны. Драматический артист Савва Потапович Куролесов, читающий монолог Скупого рыцаря, в черновиках романа звался куда прозрачнее – Ильей Владимировичем Акулиновым. Здесь ясно видна связь с основателем Советского государства Ульяновым-Лениным (Владимир Ильич – Илья Владимирович, Ульяна – Акулина) подробнее см.: Ленин).
Прототип Н. И. Б. запечатлен в рассказе “Воспоминание...”: “Председатель домового управления, толстый, окрашенный в самоварную краску, человек, в барашковой шапке и с барашковым же воротником, сидел, растопырив локти, и медными глазами смотрел на дыры моего полушубка”. В “Мастере и Маргарите” также подчеркивается, что председатель жилтоварищества – “тучный”, “толстяк с багровой физиономией” (багровым лицо у Н. И. Б. стало от потрясения, вызванного долларами, обнаруженными в вентиляции, и арестом).