Бердяев Николай Александрович
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
БЕРДЯЕВ, Николай Александрович (1874-1948), русский философ, один из основоположников экзистенциализма. Работы Б. отразились в произведениях Булгакова, в том числе в фельетоне “Похождения Чичикова” и романе “Мастер и Маргарита”. Б. родился 6/18 марта 1874 г. в Киеве в дворянской семье. В автобиографии 1903 г. Б. писал: “Ход моего воспитания и образования был таков. Детство я провел в собственной семье в г. Киеве. Потом поступил во второй класс киевского кадетского корпуса, но в корпусе не жил, а был приходящим. Во время своего пребывания в корпусе часто болел, сидел дома и много читал для себя. В шестом классе был переведен в Пажеский корпус в Петербург, но вместо переезда осуществил свою заветную мечту, вышел из корпуса и начал готовиться на аттестат зрелости для поступления в университет. Тогда же у меня явилось желание сделаться профессором философии. В 1894 г. я выдержал экзамен на аттестат зрелости и поступил в Киевский университет на естественный факультет. Через год я перешел на юридический факультет. В 1898 г. я был арестован и исключен из университета. В 1900 г. я был на три года административно сослан в Вологодскую губернию. Два года я прожил в г. Вологде, а один в г. Житомире”. Арест и ссылка были вызваны участием в социалистическом движении и пропаганде марксизма (первоначально Б. принадлежал к числу так называемых “легальных марксистов”). В 1901 г. с публикацией статьи “Борьба за идеализм” Б. перешел от позитивизма и марксизма к метафизическому идеализму. В 1902 г. в сборнике “Проблемы идеализма” Б. напечатал программную статью “Этическая проблема в свете философского идеализма”. В автобиографии Б. утверждал: “Маркс и марксистская литература оказали определяющее влияние на мое общественное направление, но я никогда не соединял марксизм с материализмом, в философии моим учителем сделался Кант, неокантианцы и имманентная школа гносеологического монизма”.
В 1903-1904 гг. Б. сотрудничал в издании журнала “Вопросы жизни”. В 1900 г. вышла первая книга Б. “Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском” (1900), за которым последовало много других, в том числе “Новое религиозное сознание и общественность” (1907), “Философия свободы” (1911), “Смысл творчества. Опыт оправдания человека” (1916), “Судьба России” (1918) и др. В 1904 г. Б. женился на Лидии Юдифовне Трушевой (1874-1945). После Октября 1917 г. Б. был избран профессором Московского университета, основал Вольную академию духовной культуры.
В 1922 г. советское правительство выслало Б. из России. Вместе с Б. в изгнание отправили большую группу идеологических противников марксизма – философов-идеалистов, среди которых были Н. О. Лосский (1870-1965), С. Л. Франк (1877-1950), Л. П. Карсавин (1882-1952) и др. Сперва Б. поселился в Берлине, где создал Религиозно-философскую академию, а в 1926 г. переехал в Париж. Там он работал в ИМКА (христианском союзе молодежи) и в 1926-1939 гг. редактировал религиозно-философский журнал “Путь”. Скончался Б. в Кламаре под Парижем 23 марта 1948 г. от разрыва сердца. Незадолго до смерти Б. стал в 1947 г. почетным доктором философии Кембриджского университета и был одним из наиболее реальных кандидатов на получение Нобелевской премии по литературе 1948 г.
За границей Б. также выпустил целый ряд книг, главные из которых “Миросозерцание Достоевского” (1923), “Философия неравенства” (1923), “Смысл истории” (1923), “Новое средневековье” (1924), “Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства” (1927), “О назначении человека: Опыт парадоксальной этики” (1931), “Русская идея” (1946), “Истоки и смысл русского коммунизма” (1955), а также философская автобиография “Самопознание” (1949).
Б. – религиозный философ. По мысли его давнего товарища и оппонента по многим философским вопросам Н. О. Лосского, высказанной в “Истории русской философии” (1961), “Бердяев отвергает всемогущество и всеведение Бога и утверждает, что Бог не творит воли существ Вселенной, которые возникают из Ungrund (бездна (нем.). – Б. С.), а просто помогает тому, чтобы воля становилась добром. К этому выводу он пришел благодаря своему убеждению в том, что свобода не может быть создана и что если бы это было так, то Бог был бы ответственным за вселенское зло. Тогда, как думает Бердяев, теодицея была бы невозможной. Зло появляется тогда, когда иррациональная свобода приводит к нарушению божественной иерархии бытия и к отпадению от Бога из-за гордыни духа, желающего поставить себя на место Бога”. У Булгакова роль такого духа во многом играет Воланд, который оказывается, однако, не вместо Бога, а рядом с Богом, выполняя некоторые деликатные поручения Иешуа Га-Ноцри.
Лосский выделяет как исключительно ценное утверждение Б. о том, что “учение об ужасных муках ада, безнадежных и вечных, имеет садистский характер. Нельзя сформулировать никакую теодицею в отрыве от учения об апокатастазисе или всеобщем спасении. Замечательная черта философии Бердяева состоит в защите той истины, что христианство – религия любви и, следовательно, свободы и терпимости. Он заслуживает большой похвалы также за свою критику социализма, коммунизма, буржуазного духа и за свою борьбу против всякой попытки превращения относительных ценностей в абсолютные. Он критикует современную классовую борьбу с точки зрения христианского идеала”. Подобным же образом в “Мастере и Маргарите” Булгаков оценивает современность с точки зрения этического абсолюта – нравственного подвига Иешуа Га-Ноцри. В “Русской идее” Б., критикуя учение Льва Толстого (1828-1910), замечает: “Моральный максимализм Толстого не видит, что добро принуждено действовать в темной, злой мировой среде, и потому действие его не прямолинейное. Но он видит, что добро заражается злом в борьбе и начинает пользоваться злыми средствами. Он хотел до конца принять Нагорную проповедь. Случай с Толстым наводит на очень важную мысль, что истина опасна и не дает гарантий и что вся общественная жизнь людей основана на полезной лжи. Есть прагматизм лжи. Это очень русская тема, чуждая более социализированным народам западной цивилизации. Очень ошибочно отождествлять анархизм с анархией. Анархизм противоположен не порядку, ладу, гармонии, а власти, насилию, царству кесаря. Анархия есть хаос и дисгармония, т.е. уродство. Анархизм есть идеал свободной, изнутри определяемой гармонии и лада, т.е. победа Царства Божьего над царством Кесаря”.
Б. никак не мог быть знаком с “Мастером и Маргаритой”, а автор этого романа – с “Русской идеей”, вышедшей через шесть лет после его смерти. Тем не менее, Булгаков устами Иешуа Га-Ноцри сформулировал практически ту же самую мысль, что и Б., об анархизме как идеале свободной гармонии для подлинно творческой личности: “... Всякая власть является насилием над людьми и... настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть”. Здесь же Булгаков предвосхищает бердяевскую критику толстовской идеи “заражения добром”. Понтий Пилат и Афраний, выслушав проповедь Иешуа Га-Ноцри о том, что все люди добрые и что злых людей нет на свете, начинают творить добро злыми средствами, организуя убийство погубившего Иешуа Иуды из Кириафа.
Булгакову наверняка были близки и рассуждения о Царстве Божьем из “Философии неравенства”: “Самая история, по сокровенному своему смыслу, есть лишь движение к Царству Божьему. Но ограниченное сознание человеческое ищет Царства Божьего в самой истории. Это и есть основное противоречие религиозной философии истории. Царство Божье – цель истории, конец истории, выход за пределы истории. Поэтому Царство Божье не может быть в истории. Искание Царства Божьего в истории, в земной исторической действительности есть иллюзия, обман зрения. Царство Божье за историей и над историей, но не в истории. Оно – всегда четвертое измерение по сравнению с тремя измерениями в истории. Нельзя искать четвертое измерение внутри трех измерений пространства. Так и Царства Божьего нельзя искать внутри истории. История имеет абсолютный смысл, абсолютный источник и абсолютную цель. Но само Абсолютное не вмещается в ней. Историческая действительность вмещается в абсолютном, божественном бытии, но абсолютное, божественное бытие не может вмещаться в ней”. В “Мастере и Маргарите” в соответствии с учением П. А. Флоренского о троичности присутствует трехмирная структура: древний ершалаимский мир, вечный потусторонний и современный московский. При этом, в полном согласии с идеей Б., царство истины и справедливости, о котором говорит Иешуа, ни в одном из этих миров не существует. Вместо него в современном мире оказывается еще один, четвертый, мнимый мир, через который нечистая сила и вступает в контакт с москвичами.
В статье Б. “Духи русской революции” (1918), вошедшей в сборник “Из глубины”, стихия Октябрьской революции сравнивалась со стихией гоголевских “Ревизора” (1836) и “Мертвых душ” (1842-1852): “В большей части присвоений революции есть что-то ноздревское. Личина подменяет личность. Повсюду маски и двойники, гримасы и клочья человека. Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно, призрачны все партии, призрачны все власти, призрачны все герои революции. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть ясного человеческого лика. Эта призрачность, эта неонтологичность родилась от лживости. Гоголь раскрыл ее в русской стихии.
По-прежнему Чичиков ездит по русской земле и торгует мертвыми душами. Но ездит он не медленно в кибитке, а мчится в курьерских поездах и повсюду рассылает телеграммы. Та же стихия действует в новом темпе. Революционные Чичиковы скупают и перепродают несуществующие богатства, они оперируют с фикциями, а не реальностями, они превращают в фикцию всю хозяйственно-экономическую жизнь России”. В фельетоне “Похождения Чичикова” Булгаков показал, что Павел Иванович, как и другие гоголевские герои, чувствует себя в послереволюционной российской действительности как рыба в воде. Отсюда же и призрачность современной жизни в “Мастере и Маргарите”, где рожденный писательской фантазией Ершалаим ощущается куда рельефнее и реальнее, чем хорошо знакомая Булгакову Москва.
В последнем булгаковском романе отразилась самая популярная в 20-е годы книга Б. “Новое средневековье”, переведенная на четырнадцать языков и имевшая подзаголовок “Размышление о судьбе России и Европы”. В писавшемся в конце жизни “Самопознании” Б. довольно сдержанно отзывался о ней: “Эта маленькая книжка, в которой я пытался осмыслить нашу эпоху и ее катастрофический характер, сделала меня европейски известным. Сам я не придавал такого значения этой книжке, но в ней я, действительно, многое предвидел и предсказал.. . Я не любил, когда многие иностранцы рассматривали меня, главным образом, как автора “Нового средневековья”. Я написал книги более значительные и для меня, и по существу, но менее доступные для широкого чтения”.
В “Новом средневековье” Б. утверждал: “Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы приближаемся к ночи. Все категории пережитого уже солнечного дня непригодны для того, чтобы разобраться в событиях и явлениях нашего вечернего исторического часа. По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную... Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. Ночь не менее хороша, чем день, не менее божественна, в ночи ярко светят звезды, в ночи бывают откровения, которых не знает день. Ночь первозданнее, стихийнее, чем день. Бездна (Ungrund) Я. Беме раскрывается лишь в ночи. День набрасывает на нее покров... Когда наступают сумерки, теряется ясность очертаний, твердость границ”. У Булгакова в “Мастере и Маргарите” силы тьмы не противостоят, а сложным образом взаимодействуют с силами света, и Воланд по-своему убеждает Мастера, что “ночь не менее хороша, чем день”, что уготованный ему последний приют на границе света и тьмы ничуть не хуже, а в чем-то определенно лучше традиционного света, ибо там автор романа о Понтии Пилате сможет узнать откровения, невозможные при свете дня: “...О, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?” Во время последнего полета падают все покровы, и обнажается добро и зло. Все летящие, включая Мастера и Маргариту, предстают в своей истинной сущности: “Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обманы”. Воланд и другие демоны сбрасывают личины и, порожденные ночью, возвращаются в ночь. При этом шпоры сатаны представляют собой “белые пятна звезд”.
Б. провозглашал: “... Лишь те антигуманистические выводы, которые сделал из гуманизма коммунизм, стоят на уровне нашей эпохи и связаны с ее движением. Мы живем в эпоху обнажений и разоблачений. Обнажается и разоблачается и природа гуманизма, который в другие времена представлялся столь невинным и возвышенным. Если нет Бога, то нет и человека – вот что опытно обнаруживает наше время. Обнажается и разоблачается природа социализма, выявляются его последние пределы, обнажается и разоблачается, что безрелигиозности, религиозной нейтральности не существует, что религии живого Бога противоположна лишь религия дьявола, что религия Христа противоположна лишь религии антихриста. Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездна… В русском большевизме есть запредельность и потусторонность, есть жуткое касание чего-то последнего. Трагедия русского большевизма разыгрывается не в дневной атмосфере новой истории, а в ночной стихии нового средневековья. Ориентироваться в русском коммунизме можно лишь по звездам. Чтобы понять смысл русской революции, мы должны перейти от астрономии новой истории к астрологии средневековья. Россия – в этом своеобразие ее судьбы – никогда не могла целиком принять гуманистической культуры нового времени, его формальной логики и формального права, его религиозной нейтральности, его секулярной серединности. Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то почти непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии к новому средневековью, к новой сатанократии. В России и гуманизм переживался в предельных формах человекобожества, в духе Кириллова, П. Верховенского, И. Карамазова, а совсем не в духе западной гуманистической истории нашего времени. Вот почему России в переходе от новой истории к новому средневековью будет принадлежать совсем особое место. Она скорее родит антихриста, чем гуманистическую демократию и нейтральную гуманистическую культуру”.
Б. показал многие особенности исторической судьбы России, проявившиеся на протяжении всего XX в. Философ воспринимал бурные события российской истории в категориях борьбы Бога и дьявола. Булгаков в “Мастере и Маргарите” несколько приземлил возвышенные образы “Нового средневековья”. Здесь “обнажается и разоблачается” донжуан Аркадий Аполлонович Семплеяров – председатель бесполезной Акустической комиссии, за которым скрывается высокопоставленный чиновник А. С. Енукидзе, и легкомысленные посетительницы Театра Варьете, прельстившиеся на новомодные французские платья и оставшиеся после “сеанса черной магии с последующим разоблачением” в одном белье. За сотни лет Россия мало изменилась, шагнув “от старой теократии к новой сатанократии», заменив христианство марксизмом и оставшись, пусть на новый, довольно уродливый лад, “сакральным” обществом. Поэтому Воланд почти не замечает перемен в публике, собравшейся на злополучный сеанс. На Патриарших прудах сатана убеждает Ивана Бездомного поверить в реальность дьявола и через это уверовать и в Бога – у Булгакова Бог и дьявол не противостоят, а дополняют друг друга. Слова Б.: “Если нет Бога, то нет и человека” преобразуются в афоризм Коровьева-Фагота: “Нет документа, нет и человека”. Воланд весьма точно предсказывает “по звездам” судьбу председателя МАССОЛИТа, в полном соответствии с каноном средневековой астрологии (см.: Демонология). “Нейтральное гуманистическое царство” превращается в не имеющий ничего общего с гуманизмом современный советский мир, где не помнят о мире Бога и не распознают пришельцев из мира дьявола.