АКТ ВТОРОЙ. КАРТИНА ПЯТАЯ
- Подробности
- Родительская категория: Пьесы Булгакова
Запущенный сад Гнилые колонны. Терраса, набитая хламом. Закат.
Первый. ...Прежде, давно, в лета моей юности, мне было весело
подъезжать в первый раз к незнакомому месту. Все останавливало меня и
поражало.
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно
гляжу на ее пошлую наружность, моему охлажденному взору неприютно, мне не
смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движение в лице, смех и
немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои
недвижные уста. О, моя юность! О, моя свежесть!
Слышен стук в оконное стекло. Плюшкин показывается на террасе, смотрит
подозрительно.
Чичиков (идет к террасе). Послушайте, матушка, что барин?
Плюшкин. Нет дома. А что вам нужно?
Чичиков. Есть дело.
Плюшкин. Идите в комнаты. (Открывает дверь на террасу.)
Молчание.
Чичиков. Что ж барин? У себя, что ли?
Плюшкин. Здесь хозяин.
Чичиков (оглядываясь). Где же?
Плюшкин. Что, батюшка, слепы-то, что ли? Эхва! А вить хозяин-то я.
Молчат.
Первый. ...если бы Чичиков встретил его у церковных дверей, то,
вероятно, дал бы ему медный грош. Но перед ним стоял не нищий, перед ним
стоял помещик.
Чичиков. Наслышав об экономии и редком управлении имениями, почел за
долг познакомиться и принести личное свое почтение...
Плюшкин. А побрал черт бы тебя с твоим почтением. Прошу покорнейше
садиться. (Пауза.) Я давненько не вижу гостей, да признаться сказать, в них
мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в
хозяйстве-то упущения, да и лошадей их корми сеном. Я давно уже отобедал, а
кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась, начнешь то-
пить - пожару еще наделаешь.
Первый. ...Вон оно как!
Чичиков. Вон оно как.
Плюшкин. И такой скверный анекдот: сена хоть бы клок в целом хозяйстве.
Да и как прибережешь его? Землишка маленькая, мужик ленив... того и гляди,
пойдешь на старости лет по миру...
Чичиков. Мне, однако ж, сказывали, что у вас более тысячи душ.
Плюшкин. А кто это сказывал? А вы бы, батюшка, наплевали в глаза тому,
который это сказывал! Он пересмешник, видно, хотел пошутить над вами.
Последние три года проклятая горячка выморила у меня здоровый куш мужиков.
Чичиков. Скажите! И много выморила?
Плюшкин. До ста двадцати наберется.
Чичиков. Вправду, целых сто двадцать?
Плюшкин. Стар я, батюшка, чтобы лгать. Седьмой десяток живу.
Чичиков. Соболезную я, почтеннейший, соболезную.
Плюшкин. Да ведь соболезнование в карман не положишь. Вот возле меня
живет капитан, черт знает откуда взялся, говорит - родственник. "Дядюшка,
дядюшка" - и в руку целует. А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. И
как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. Верно, спустил
денежки, служа в офицерах, так вот он теперь и соболезнует.
Чичиков. Мое соболезнование совсем не такого рода, как капитанское. Я
готов принять на себя обязанность платить подати за всех умерших крестьян.
Плюшкин (отшатываясь). Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?!
Чичиков. Для удовольствия вашего готов и на убыток.
Плюшкин. Ах, батюшка! Ах; благодетель мой! Вот утешили старика... Ах,
Господи ты мой! Ах, святители вы мои... (Пауза.) Как же, с позволения
вашего, вы за всякий год беретесь платить за них подать и деньги будете
выдавать мне или в казну?
Чичиков. Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как
бы они были живые и как бы вы их мне продали.
Плюшкин. Да, купчую крепость. Ведь вот, купчую крепость - все
издержки...
Чичиков. Из уважения к вам, готов принять даже издержки по купчей на
свой счет.
Плюшкин. Батюшка! Батюшка! Желаю всяких утешений вам и деткам вашим. И
деткам. (Подозрительно.) А недурно бы совершить купчую поскорее, потому что
человек сегодня жив, а завтра и Бог весть.
Чичиков. Хоть сию же минуту... Вам нужно будет для совершения крепости
приехать в город.
Плюшкин. В город? Да как же? А дом-то как оставить? Ведь у меня народ -
или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет
повесить.
Чичиков. Так не имеете ли какого-нибудь знакомого?
Плюшкин. Да кого же знакомого? Все мои знакомые перемерли или
раззнакомились. Ах, батюшка! Как не иметь. Имею. Ведь знаком сам
председатель, езжал даже в старые годы ко мне. Как не знать! Однокорытники
были. Вместе по заборам лазили. Уж не к нему ли написать?
Чичиков. И конечно, к нему.
Плюшкин. К нему! К нему!
Разливается вечерняя заря, и луч ложится на лицо Плюшкина.
В школе были приятели... (Вспоминает.) А потом я был женат?.. Соседи
заезжали... Сад, мой сад... (Тоскливо оглядывается.)
Первый. ...всю ночь сиял убранный огнями и громом музыки оглашенный
сад...
Плюшкин. Приветливая и говорливая хозяйка... Все окна в доме были
открыты... Но добрая хозяйка умерла, и стало пустее.
Чичиков. Стало пустее.
Первый. ...одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как
известно, имеет волчий голод и, чем более пожирает, тем становится
ненасытнее.
Плюшкин. На дочь я не мог положиться... Да разве я не прав? Убежала со
штабс-ротмистром Бог весть какого полка...
Первый. ...Скряга, что же послал ей на дорогу?..
Плюшкин. Проклятие... И очутился я, старик, один и сторожем и
хранителем...
Первый. ...О, озаренная светом вечерним ветвь, лишенная зелени!
Чичиков (хмуро). А дочь?
Плюшкин. Приехала. С двумя малютками и привезла мне кулич к чаю и новый
халат. (Щеголяет в своих лохмотьях.) Я ее простил, я простил, но ничего не
дал дочери. С тем и уехала Александра Степановна...
Первый. ...О, бледное отражение чувства. Но лицо скряги вслед за
мгновенно скользнувшим на нем чувством стало еще бесчувственнее и пошлее...
Плюшкин. Лежала на столе четверка чистой бумаги, да не знаю, куда
запропастилась, люди у меня такие негодные. Мавра, Мавра!
Мавра появляется оборвана, грязна.
Куда ты дела, разбойница, бумагу?
Мавра. Ей-богу, барин, не видывала, опричь небольшого лоскутка, которым
изволили прикрыть рюмку.
Плюшкин. А я вот по глазам вижу, что подтибрила.
Мавра. Да на что ж бы я подтибрила? Ведь мне проку в ней никакого: я
грамоте не знаю.
Плюшкин. Врешь, ты снесла пономаренку; он маракует, так ты ему и
снесла.
Мавра. Пономаренок... Не видал он вашего лоскутка.
Плюшкин. Вот погоди-ко: на Страшном суде черти припекут тебя за это
железными рогатками.
Мавра. Да за что же припекут, коли я не брала и в руки четвертки. Уж
скорей другой какой бабьей слабостью, а воровством меня еще никто не
попрекал.
Плюшкин. А вот черти-то тебя и припекут. Скажут: "А вот тебя,
мошенница, за то, что барина-то обманывала". Да горячими-то тебя и припекут.
Мавра. А я скажу: "Не за что. Ей-богу, не за что. Не брала я". Да вот
она лежит. Всегда понапраслиной попрекаете. (Уходит.)
Плюшкин. Экая занозистая. Ей скажи только слово, а она уж в ответ
десяток... (Пишет.)
Первый. ...И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти
человек. Все может статься с человеком!
Чичиков хмуро молчит.
Плюшкин. А не знаете ли какого-нибудь вашего приятеля, которому
понадобились беглые души?
Чичиков (очнувшись). А у вас есть и беглые?
Плюшкин. В том-то и дело, что есть.
Чичиков. А сколько их будет числом?
Плюшкин. Да десятков до семи наберется... (Подает список.) Ведь у меня
что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку
трескать, а у меня есть и самому нечего.
Чичиков. Будучи подвигнут участием, я готов дать по двадцати пяти
копеек за беглую душу.
Плюшкин. Батюшка, ради нищеты-то моей уж дали бы по сорока копеек!
Чичиков. Почтеннейший, не только по сорока копеек, по пятисот рублей
заплатил бы... Но состояния нет... По пяти копеек, извольте, готов
прибавить.
Плюшкин. Ну, батюшка, воля ваша, хоть по две копейки пристегните.
Чичиков. По две копеечки пристегну, извольте... Семьдесят восемь по
тридцати... двадцать четыре рубля. Пишите расписку.
Плюшкин написал расписку, принял деньги, спрятал. Пауза.
Плюшкин. Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только
не выпили. Народ такие воры. А вот разве не это ли он? Еще покойница делала.
Мошенница-ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья.
Козявки и всякая дрянь было понапичкалась туда, но я весь сор-то повынул, и
теперь вот чистенькая, я вам налью рюмочку.
Чичиков. Нет, покорнейше благодарю... нет, пил и ел. Мне пора.
Плюшкин. Пили уже и ели? Да, конечно, хорошего общества человека хоть
где узнаешь: он не ест, а сыт. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог.
(Провожает Чичикова.)
Заря угасает. Тени.
Плюшкин (возвращается). Мавра! Мавра!
Никто ему не отвечает, слышно, как удаляются колокольчики Чичикова.
Занавес