“Сыновья муллы”, пьеса
- Подробности
- Родительская категория: Энциклопедия
“СЫНОВЬЯ МУЛЛЫ”, пьеса, поставленная во Владикавказе в мае 1921 г. местной ингушской труппой. Премьера состоялась 15 мая, и С. м. прошли три раза. Позднее пьеса была переведена на осетинский язык (с заменой мусульманских имен на осетинские) и ставилась осетинскими самодеятельными театральными коллективами. Осетинский перевод пьесы, выполненный артистом Б. И. Тотровым, опубликован: Фидиуаг, Владикавказ, 1930, №4. Сохранился суфлерский экземпляр русского текста пьесы, хранящийся ныне в архиве Булгакова в Отделе Рукописей Российской Государственной Библиотеки. Впервые опубликована на русском языке: Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. 1-е изд. М.: Локид; Миф, 1996. Процесс создания С. м. Булгаков описал в повести “Записки на манжетах” (1922-1923) и в рассказе “Богема” (1925). В повести об этом говорится следующим образом: “Помощник присяжного поверенного, из туземцев, научил меня. Он пришел ко мне, когда я молча сидел, положив голову на руки, и сказал: “У меня тоже нет денег. Выход один – пьесу нужно написать. Из туземной жизни. Революционную. Продадим ее...”.
Я тупо посмотрел на него и ответил: “Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще я ничего не могу писать. Я устал, и, кажется, у меня нет способностей к литературе”.
Он ответил: “Вы говорите пустяки. Это от голоду. Будьте мужчиной. Быт – чепуха. Я насквозь знаю быт. Будем вместе писать. Деньги пополам”.
С того времени мы стали писать... Его жена развешивала белье на веревке в комнате, а затем давала нам винегрет с постным маслом и чай с сахарином. Он называл мне характерные имена, рассказывал обычаи, а я сочинял фабулу. Он тоже. И жена подсаживалась и давала советы. Тут же я убедился, что они оба гораздо более меня способны к литературе. Но я не испытывал зависти, потому что твердо решил про себя, что эта пьеса будет последним, что я пишу...
И мы писали.
Он нежился у печки и говорил:
– Люблю творить!
Я скрежетал пером... Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у себя, в нетопленой комнате, ночью, я, не стыжусь признаться, заплакал! В смысле бездарности – это было нечто совершенно особенное, потрясающее! Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного творчества!..
В туземном подотделе пьеса произвела фурор. Ее немедленно купили за 200 тысяч. И через две недели она шла.
В тумане тысячного дыхания сверкали кинжалы, газыри и глаза. Чеченцы, кабардинцы, ингуши, – после того, как в третьем акте геройские наездники ворвались и схватили пристава и стражников, – кричали:
– Ва! Подлец! Так ему и надо! – И вслед за подотдельскими барышнями вызывали: “автора!”
За кулисами пожимали руки.
– Пирикрасная пыеса!
И приглашали в аул...”
Автор “Записок на манжетах” признавался, что С. м. писали втроем: “Я, помощник поверенного и голодуха”. В “Богеме” этот туземный помощник присяжного поверенного назван по имени: Гензулаев. Срок написания здесь определен чуточку больше: семь с половиной дней, а роль Гензулаева охарактеризована несколько иначе: “Сам он мне тут же признался, что искренне ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее Гензулаева. Но Гензулаев назубок знает туземный быт, если конечно, бытом можно назвать шашлычные завтраки на фоне самых постылых гор, какие есть в мире, кинжалы неважной стали, поджарых лошадей, духаны и отвратительную, выворачивающую душу музыку”. Помощник присяжного поверенного должен был “подсыпать этот быт” в пьесу. Художественное же качество С. м. автор в “Богеме” оценивал не менее сурово, чем в “Записках на манжетах”, хотя теперь, учитывая опыт советского театра первой половины 20-х годов, уже не настаивал на уникальности пьесы:
“...Если когда-нибудь будет конкурс на самую бессмысленную, бездарную и наглую пьесу, наша получит первую премию (хотя, впрочем... впрочем... вспоминаю сейчас некоторые пьесы 1921-1924 годов и начинаю сомневаться...), ну не первую – вторую или третью”. По словам автора “Богемы”, гонорар за пьесу был 200 тысяч рублей, разделенный между соавторами поровну (та же сумма – и в “Записках на манжетах”, причем “пьеса прошла три раза (рекорд), и вызывали авторов”). Этими деньгами Булгаков, как он сообщает в “Богеме”, распорядился следующим образом: “Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из Владикавказа”.
Судя по данным, сообщаемым Булгаковым в “Записках на манжетах”, и учитывая, что премьера С. м. была 15 мая 1921 г. – в булгаковский день рождения, пьеса была написана соавторами в конце апреля. На вырученный от постановки С. м. гонорар Булгаков выехал 26 мая в Тифлис (Тбилиси) через Баку. После его отъезда пьеса еще неоднократно шла не только во Владикавказе, но и в Грозном.
Т. Н. Лаппа, первая жена писателя, в своих воспоминаниях в основном подтверждает изложенные Булгаковым в “Записках на манжетах” и “Богеме” обстоятельства создания С. м. Она отметила, что муж ходил во Владикавказе писать пьесу к их соседям Пейзулаевым и что значительная часть денег была потрачена на обязательный после премьеры банкет (скорее всего, на него как раз и ушли упоминаемые в “Богеме” 7 тыс. рублей).
Соавтором Булгакова по С. м. был кумык Туаджин Пейзулаев, уроженец селения Аксай в Дагестане, успевший до революции окончить юридический факультет Петербургского университета. В начале 1920-х годов он жил во Владикавказе, а позднее переселился в Москву, где и скончался в 1936 г. Неизвестно, встречались ли Булгаков и Пейзулаев в столице, но своего владикавказского знакомого писатель вспомнил, когда начал в 1929 г. писать роман “Мастер и Маргарита”. В ранних редакциях директора Театра Варьете Степана Богдановича Лиходеева звали Гарася Педулаев, а нечистая сила бросала его не в Ялту, а во Владикавказ. Только в последней редакции “Мастера и Маргариты”, начатой в 1937 г., герой был перемещен в Ялту, а не во Владикавказ, и стал именоваться Степой Лиходеевым. Не исключено, что Булгаков узнал о смерти своего владикавказского соавтора и счел неудобным придавать его черты сатирическому персонажу. Скорее всего, роль Пейзулаева в создании С. м. свелась к снабжению драматурга необходимым бытовым материалом. Текст пьесы, по всей видимости, писал один Булгаков. В осетинском переводе 1930 г. стоит только его фамилия. После приезда в Москву в сентябре 1921 г. драматург уничтожил рукопись С. м. Однако в 1960 г. в Грозном был обнаружен суфлерский экземпляр пьесы. На нем также один автор – Булгаков.
В “Записках на манжетах” как будто предсказана такая судьба текста С. м.: “Я начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь... От людей скрыть. Но от самого себя – никогда! Кончено! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!.. “ В “Мастере и Маргарите” подобные рассуждения вылились в ставшие афоризмом слова Воланда “Рукописи не горят!”, сказанные по поводу гениального романа Мастера. Но Булгаков еще в начале 20-х годов понимал, что свой след в жизни оставляют любые произведения, в том числе и такие бездарные, как С. м. К тому же судьба С. м. оказалась счастливей многих других, гораздо более талантливых булгаковских пьес, так и не увидевших свет рампы при жизни автора.
Характерно, что в С. м. Булгаков, против стереотипов “революционных” постановок того времени, обратился к событиям не Октябрьской, а Февральской революции 1917 г., которая представлена как явление безусловно положительное, спасающее от ареста главного героя – сына муллы революционера Идриса. Между тем, в “Грядущих перспективах” (1919) писатель винит Февральскую революцию в приходе к власти большевиков и осуждает ее, среди прочего, и за “безумство мартовских дней”. Трудно сказать, изменились ли за полтора года взгляды Булгакова или в С. м. он просто приспосабливался к местной конъюнктуре. Для горских народов этапной стала именно Февральская революция, резко ослабившая в горных районах Северного Кавказа власть центрального российского правительства. Трудно судить, насколько соответствует взглядам автора ощутимая в С. м. поддержка права народов на национальное самоопределение. Это выражается, в частности, в лозунге “Да здравствует свободная Ингушетия!” и словах о необходимости “защищать свободу Ингушетии”. В “Грядущих перспективах”, романе “Белая гвардия” и пьесе “Дни Турбиных” Булгаков категорически выступал против отделения от России Украины. Однако нельзя исключить, что опыт полуторагодичного пребывания на Северном Кавказе убедил его, что кавказские народы очень сильно отличаются от русских в культурном, социальном и психологическом отношении и поэтому их отделение от России не может нанести последней вреда. Но, вполне возможно, что слова о свободе Ингушетии были простой уступкой настроениям местной публики.
С. м. – пьеса вполне мифологическая. Все ее персонажи с самого начала делятся на хороших и плохих, черных и белых (или, может быть, точнее, белых и красных). Хорошие – это все представители местного ингушского (в осетинском переводе – осетинского) населения – мулла Хассбот, его сыновья: студент-революционер Идрис и офицер Магомет, друг Идриса Юсуп и прочие. Плохие – представители царской власти – Начальник полицейского участка, подчиненные ему стражники, а также старшина селения Магомет-Мирза. Последний, впрочем, как и стражники, будучи представителем ингушского народа, в конце пьесы по мановению волшебной палочки исправляется и получает прощение, причем происходит следующий характерный диалог:
“Xассбот . Конечно, его нужно отпустить. Он свой человек.
Идрис. Свой человек иногда бывает хуже чужих. Слушай, Магомет-Мирза, если мы тебя отпустим, ты помни это всегда, и плохо тебе будет, если ты когда-нибудь еще пойдешь против свободного народа.
Магомет Мирза. Да, что ты, Идрис, я никогда и не подумаю об этом”.
С миром отпускают и стражников, отобрав только винтовки и дав прощальное напутствие: “Вы пойдете и скажете всем о том, что произошло, что свергли старую власть и вы свободны, как и все”.
Подобная мифологичность пьесы вполне гарантировала единение непритязательной и не слишком образованной владикавказской публики с происходящим на сцене, но Булгакову такое единение, иронически описанное в “Записках на манжетах”, радости не доставляло. В 1939 г., по воле судьбы, драматургу при-шлось писать последнюю свою пьесу о молодом И. В. Сталине “Батум” тоже в мифологическом ключе. В пьесе же “Багровый остров” (1927) Булгаков учел опыт С. м. и наделил чертами мифа “революционную” пьесу драматурга Дымогацкого, заставив, в частности, плохих арапов к финалу раскаяться и переродиться. А вот в образах муллы Хассбота и его сына офицера Магомета можно заметить первые наброски темы отношения интеллигенции к революции, на другом художественном уровне решенной в пьесах “Дни Турбиных” (1926) и “Бег” (1928).
Есть в С. м. и идея, ставшая одной из важнейших в романе “Мастер и Маргарита”. Друг Хассбота Али-хан обращается к сыну муллы: “Идрис, кто же теперь у нас будет начальником участка?” Ответ Идриса: “Будет новая власть – все по-новому”, – удивленный Али-хан комментирует так: “Не будет? Как же так? А, впрочем, лучше, если не будет. От них только одни несчастия и горе”. Из этого серьезного, хотя и сдобренного юмором диалога в последнем булгаковском романе возникла проповедь Иешуа Га-Ноцри о том, что “всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть”. Революционер Идрис, подобно Иешуа, провозглашает будущее царство справедливости, где не будет богатых и бедных и все окажутся равны между собой. Он также заявляет: “Бежать нужно только тогда, когда опасность уже настоящая и ничего против нее поделать нельзя, иначе поступают только трусы”. Это роднит его с братьями Турбиными из “Белой гвардии” и “Дней Турбиных”. Они, в отличие от Тальберга, не бегут от опасности при первых признаках, а с готовностью встречают ее. О спасении же Турбины начинают думать лишь тогда, когда всякое сопротивление становится невозможным.
Отметим, что в противоположность многим другим пьесам на революционную тему Булгаков уже в С. м. призывал проявлять милость к представителям свергнутой власти. Даже плохому начальнику участка Идрис обещает не допустить расправы и обеспечить справедливый суд.